Книга Прах и камень  - Эрика Адамс

– Это ещё не конец, Аврелия.

Одним движением руки Рикс заставляет меня опуститься на четвереньки и пристраивается сзади, освобождая свою напряжённую плоть, касается воспалённого входа в лоно и быстрым движением проникает внутрь. Обхватывает бёдра и дёргает на себя, насаживая, рыча от удовольствия, когда слышит мучительный крик боли.

– Так достаточно хорошо? – его голос полон самодовольства и осознания собственной власти, руки жадно мнут ягодицы и скользят вверх по спине. Он обхватывает мою поясницу руками и начинает ожесточённо вколачиваться в меня сзади, разрывая последнюю преграду, и не останавливаясь, а лишь наращивая темп движений. Захват рук становится всё безжалостнее, и кажется, что его пальцы распарывают кожу, по которой начинает струиться что-то горячее и липкое. Я уже не могу сдержаться и громко вою от боли, словно раненое животное, а ответом мне служит только громкий смех и рыки, перемешивающиеся с прерывающимся дыханием, опаляющим кожу около шеи.

– Вку-у-у-усно, – едва успеваю разобрать я, а следом мне в плечо вонзаются зубы.

Острым прикусом он разрезает кожу и вонзается в рану, терзая её зубами, грызёт и словно жрёт рваное, сочащееся кровью мясо. Мучительная агония скручивает пополам, а кожа на животе царапается под его когтями, стремительно вырастающими на месте сильных пальцев. Он скребётся этими когтями, играючи распарывает нежную кожу живота, запуская когти внутрь под кожу медленно-медленно, словно насаживает на вилы стог сена. И не прекращает ни на секунду вдалбливаться сзади.

Мир превращается в сплошную агонию, пульсирующую красным и чёрным, громким криком ужасом отражается внутри моей головы и нещадно бьёт меня снаружи детской дразнилкой, оказавшейся пророческой:

– Сожрёт живьём! Сожрёт живьём!

Глава 13

В моём сознании раз за разом сталкиваются несколько пластов реальности, перемешивающихся в самых чудовищных и невозможных вариациях. И мне кажется, что я схожу с ума или уже сошла, когда кругом слышатся только надсадные крики и утробные рыки, фырканье разъяренного зверя и громкие мучительные стоны. А затем всё это перекрывает громкий, жалобный скрип колеса, вырывающий меня из царства ужасающих видений. Изо рта вырывается мычание. Я хочу пошевелиться, но одна только мысль о движении вызывает новый приступ боли.

–… Ты слышал?

– Что? Тебе показалось… Надо поскорее прибрать за Ним и покинуть это гибельное место.

– Нет, я что-то слышал. Это не шелест ветра и не крики животных…

Ко мне приближаются чьи-то шаги. Я не могу пошевелиться и лежу лицом вниз в грязи, но пытаюсь издать хоть ещё какой-то звук.

– Что там? – слышится один из голосов.

Подошедший не отвечает, касается моего плеча рукой и ошарашено отскакивает прочь, громкой руганью сотрясая воздух:

– Живая…

Торопливый бег шагов и прикосновения, вызывающие жжение по всему телу, а следом острое холодное касание чего-то к моей шее.

– Что ты творишь? – слышится возмущённый клёкот второго человека. Голоса говорящих доносятся словно сквозь толстую пелену, но смысл их мне ясен.

– Прибираю за Ним, так как и всегда.

– Мы прибираем трупы, но не избавляемся от живых.

– Живых? Она одной ногой уже там, за гранью…

– Она жива, – упрямо говорит второй человек и вновь касается меня, заставляя нечленораздельно мычать.

– Посмотри, – первый тянет меня на себя, переворачивая набок, – он распотрошил её. Ей не выжить. Надо прервать мучения – и всё.

– Нет. Не тебе и не мне решать это. На всё воля Видящих.

– Видящие всего лишь слепцы… – раздражённо шипит мужчина.

– Слепцы, которых ведёт воля богов, – раздаётся третий голос, спокойный и властный, и спор прекращается. Двое отходят прочь. А третий подошедший внимательно оглядывает меня, не прикасаясь и пальцем.

– Переместите её аккуратно на носилки. Её судьбу решит перст судьбы. Невесты не принадлежат ни нам, ни кому-либо другому. Они находятся на особом счету. И если Боги решат, что для неё больше нет места среди живых, то так тому и быть. И пошевеливайтесь…

Он отступает прочь, а я слышу приглушённые голоса, шепчущие прямо над моей головой:

– Повезло, что не успел отъехать слишком далеко. Полдня пути?

– Около того… – соглашается первый, – ну, чего стоишь… Берись за дело.

Меня аккуратно, должно быть, пытаются приподнять, но тут же бросают эту затею, опасаясь, что распоротая кожа не удержит внутренности, потому мужчины аккуратно подрезают верхний слой почвы вместе с травой и подсовывают под него доски, поднимая меня вместе с ним. Меня перекладывают на телегу и накрывают куском материи, оставляя открытым только лицо. Я могу видеть только доски дна телеги и тёрн, просто повернуть голову не хватает сил.

Все попытки напрячь зрение превращаются в ужасную пытку, потому я просто прикрываю глаза, чувствуя всей поверхностью тела малейшие неровности почвы, на которые натыкаются колёса телеги. Время от времени передо мной возникает силуэт Видящего, я понимаю это по тому особому спокойствию, которое возникает вокруг, и кажется, что реальность немного проясняется. Он молча проверяет, жива ли я и, удостоверившись, отходит, приказывая продолжать путь. Меня мучает жажда и терзает боль, но никто не стремится облегчить мои страдания. Их милосердие не простирается дальше обыкновенного невмешательства и ожидания решения моей судьбы, что ждёт по приезду обратно в селение.

Сознание то ныряет в глубины тёмного колодца, наполненного беспросветным мраком, то едва держится на поверхности, как дохлая рыба в тухлом водоёме, плавающая брюхом кверху. Телега со мной останавливается подле Храма, и вокруг становится шумно и людно, слышатся изумлённые голоса и шепотки, вскрики и молитвы… И из общего гомона голосов становится неясно, что меня ждёт дальше. Тогда над толпой раздаётся спокойный голос, приказывающий созвать всех жителей на площадь перед Храмом. Ему робко возражают, что празднество затянулось и большинство жителей не в состоянии были даже сидеть, упали и уснули замертво там, где стояли или плясали без устали.

– Созовите всех, – непреклонен голос Видящего, одного из многих, и ему беспрекословно подчиняются.

Раздаётся страшный грохот, и часть меня понимает, что служащие, забравшись на самую вершину Храма, бьют в огромный металлический гонг, звук которого отдаётся вибрацией внутри, заставляя всё тело трепетать и биться в судорогах. Он пробудит ото сна даже мертвецов, шутили в селении, и на площадку перед Храмом начинают стягиваться хмурые, заспанные люди, лица которых припухли от обильного питья и поедания яств. Телегу развернули так, что все собравшиеся могут видеть моё лицо, а для меня все их лица сливаются в одно серое пятно, неразличимое вовсе. Изумлённые возгласы сменяются тишиной, когда Видящий начинает произносить речь. Она журчит, словно воды прохладного ручейка, но обходит меня стороной, не касаясь, потому что она не несёт в себе ничего, кроме лжи и напыщенных слов, далёких от реальности.